Немного этнографии
По причине трансальпийских кампаний Наполеона в долине Морьен с конца весь позапрошлый век кипела жизнь, и местных жителей здесь было едва ли не больше, чем нынче со всеми туристами, вместе взятыми.
Что общего у Морьен с Уругваем?
Во второй половине XIX века один предприниматель, прекрасно понимая, что рискует, вложил массу денег и проложил по долине железную дорогу в надежде, что затраты окупятся прежде, чем будет прокопан тоннель под горой, облегчающий транспортное сообщение Франции и Италии. Но просчитался. Не учел такого обстоятельства, как полет инженерной мысли, благодаря которому тоннель прокопали намного раньше намеченных сроков. Дорога через перевал оказалась ненужной, и жизнь в Валь-Сени, специализирующемся на ее обслуживании, заглохла. Жить стало не на что, и народ разъехался кто куда. Многие морьенцы почему-то оказались аж в Южной Америке…
В один из дней шесть лет назад в дом к местному директору канатной компании Жан-Пьеру Жорсену постучали. На пороге стоял знойный мучачос, эдакий Дон Педро, который оказался таким же Жорсеном, как и сам Жорсен, только не французским, а уругвайским, потомком тех, кто помогал Наполеону заложить фундамент для будущей трассы «Улитка». Выяснилось, что у них в Уругвае проживают еще как минимум 380 полноценных Жорсенов, а всего потомков эмигрантов из долины Морьен 1080 человек. Так в тот памятный вечер было восстановлено глобальное единство жорсэнов и прочих савойцев на всех континентах, и с тех пор они имеют привычку фрахтовать самолеты и летать из Морьен в Уругвай, из Ургвая в Морьен друг к другу в гости. Три года назад прилетело 180 человек, для приема которых в Шамбери, старой столице Савойи, был специально открыт замок. Разлученные перепетиями глобализации савойцы на время воссоединились в политическом сердце родины их общих предков. Их приветствовал паровозик, сделанный из папье-маше, символ встреч и разлук, покинувший Морьен вместе с рельсами, освободивший место для почти самой длинной зеленой трассы в Европе. Те, кто из-за этого чертова паровозика покинул родину, общались с теми, кто остался, вспоминали предков, выпивали, пели, танцевали и все время плакали. Потому как сентиментальные очень.
Вы когда-нибудь видели такую Францию?
Если кто-то уезжает, значит, кто-то должен приезжать. Предки Даниэля Гаметдинова, владельца ресторана L’Estanco в Терминьоне, эмигрировали из России. Случилось это в начале XX века, то есть давно. Даниэль уже не говорит по-русски, но все понятно и без слов. Мсье Гайметдинов – человек редкой профессии. Прежде чем стать ресторатором, он много лет работал… клоуном. Тянул при местном офисе по туризму лямку аниматора, или массовика-затейника, как сказали бы лет двадцать назад на его исторической родине. Поэтому обычный ужин в L’Estanco превращается в цирк. Есть некогда – нужно смотреть как маэстро Гайметдинов обслуживает своих гостей, ходя колесом в прямом и переносном смысле это слова. Каждая перемена блюд сопровождается такими репризами, что витражи ресторана сотрясает хохот всех присутствующих. Кульминация вечера – дуэль аккордеонистов. Люди, рассаженные за разные столики, пели одни, общие песни. И вот Даниэль выносит для оваций и представляет собравшимся главное действующее лицо сегодняшнего вечера и пира жизни вообще – большой каравай собственноручно испеченного хлеба. И было это очень трогательно, но весело, мило, но торжественно.
– Вы когда-нибудь видели такую Францию? – спрашивает Давид Мортон, представитель московского Дома Франции, из года в год организующий наши поездки по горнолыжным курортам.
Знает, что не видели, потому и спрашивает. Такую Францию можно увидеть только в Морьен и тому подобных нестоличных и негламурных местах, в которых энергетика народной культуры все еще способна зажечь не только свечи, долететь аж до Уругвая и исчерпать Атлантику.
Страсти по Себастьяну
В Валь-Сени мы приехали не поздно, но уже по темноте. Чтобы не терять целый вечер, решили посвятить его знакомству с деревней и ее очень старому храму Св. Себастьяна, интересному своими оригинальными росписями XV века. На них можно найти сцены, которые позже изображать было запрещено, – например, сцену обряда обрезания Христа. Умы средневековых схоластов занимал вопрос – был ли Христос обрезан, коль скоро он родился в Иудее? Фрески никогда не переписывали, поэтому и сохранились здесь столь древние сюжеты, невозможные уже с эпохи Возрождения. И сохранились, стоит отметить, превосходно.
Бесы Бессана
Современный уклад небольших деревень долины Морьен – это, конечно же, не каменный век, но представление о том, как жили здесь в стародавние времена – хоть в Средние века, хоть во времена Габсбургов, хоть в эпоху Возрождения или барокко, – такое представление, если не сказать ощущение, унести с собой отсюда можно.
В один из дней решили после катания отправиться в Бессан, маленькую деревню Верхней Морьен, где все со средних веков пронизано присутствием… беса. Дьявола. Начиная с главной площади, на которой установлен памятник черту, и кончая оконными проемами в закоулках, бесы в Бессане прямо таки роятся. Слава богу, черт у них нестрашный, так что становится понятной миссия народного религиозного чувства – приручить нечистую силу, постебаться над ней, лишив тем самым ее демонического величия, что особенно актуально среди зимы, когда ветер, завывающий от холода в ущелье, прилетает в твой дом согреться в трубе. Не будешь себе черта визуально представлять – с ума сойдешь от ужаса непонимания. Ибо что есть ужас и чем он отличается от страха? Как учат нас философы типа Къеркегора, страх – чувство конкретно адресное, а потому локализованное, ограниченное самими чертами того, кого нам, собственно говоря, страшно. А ужас – чувство абстрактное и в силу этого всеобъемлющее, проникающее во все клетки спинного мозга. Лучший способ преобразовать ужас в страх – это выстругать мировое зло из деревяшки.
Нынче мировое зло в Морьен отсутствует, уступив долину мировой гармонии, наступившей здесь с начало эпохи мирового туризма, и дьяволы из религиозной скульптуры превратились просто в местную милую достопримечательность. Так что в мастерскую, магазин и студию «Шапутер» нас привел не ужас, но любопытство.
Вообще-то слова «шапутер» во французском языке нет. Точнее, не было до тех пор, пока одна маленькая девочка не преобразовала глагол «шапуте» – «резать», «строгать» – в существительное, назвав своего деда, мастера деревянных дьяволов и хозяина этой студии, шапутером.
– Твое дело – «шапуте», значит, ты «шапутер», – рассудил ребенок, и вопрос с названием семейного предприятия отпал сам собой.
Во времена депрессии их дедушки и бабушки перебирались из Бессана в Париж подрабатывать отхожими промыслами, но каждое лето возвращались в родное ущелье. Как и большинство местных жителей. Поэтому все дети у них, которым нынче под шестьдесят, делятся на летних и зимних – зачатых в Париже, рожденных в Бессане и наоборот, поэтому в столице даже сложилось бессонское землячество.
Своих чертей они любят, и, судя по импрессионистской манере исполнения скульптур, художники при жизни каждому своему дьяволу отдают душу. Стало быть, на том свете рай им уготован по умолчанию.
– Самым ценным в христианской философии, – рассуждают скульпторы, – является, на наш взгляд, идея баланса между темным и светлыми началом. Как в природе.
Символом этой гармонии света и тени в тот вечер в небе над горами Сибеля, в который мы уехали, – не случился, но разразился закат, потрясающий воображение. Люди, гулявшие по улицам этого горнолыжного городка, останавливались и смотрели на этот хорал света. Как оказалось впоследствии, небо над планетой Сибеля вообще подвержено свету и цвету.
Вечерами на улицах городков и деревушек долины Морьен оживленно. Ресторанчики, магазины, сыроварни, студии, храмы, музей истории, своей собственной, устроенный в одном из старых домов, – везде чувствуется тепло настоящей, живой альпийской деревни, чья жизнь на самом деле не зависит ни от потоков туристов, ни от планов Наполеона, ни от козней дьявола. Разве что от Бога, но в основном – от самих себя.